Неточные совпадения
Но он
чувствовал, что малейший намек на это вызовет у ней взгляд удивления, потом прибавит холодности в обращении, может быть, и совсем пропадет та
искра участия, которую он так неосторожно погасил в самом начале. Надо ее раздуть опять, тихо и осторожно, но как — он решительно не знал.
Проснувшись ночью, я
почувствовал, что у меня зябнет не одна спина, а весь я озяб, и было отчего: огонь на очаге погасал, изредка стреляя
искрами то на лавку, то на тулуп смотрителя или на пол, в сено.
— Я не знаю. Пока еще никто не знает. И это хуже всего. Я только
чувствую: включили ток,
искра бежит — и не нынче, так завтра… Но, может быть, они не успеют.
— Он вот очень хорошо знает, — продолжала она, указав на Калиновича и обращаясь более к Белавину, — знает, какой у меня ужасный отрицательный взгляд был на божий мир; но когда именно пришло для меня время такого несчастия, такого падения в общественном мнении, что каждый, кажется, мог бросить в меня безнаказанно камень, однако никто, даже из людей, которых я, может быть, сама оскорбляла, — никто не дал мне даже
почувствовать этого каким-нибудь двусмысленным взглядом, — тогда я поняла, что в каждом человеке есть
искра божья,
искра любви, и перестала не любить и презирать людей.
Вошел я в дом и вижу прехорошенькую болгарочку. Я предъявил ей квитанцию на постой и кстати уж спросил, почему у них целы стекла после канонады, и она мне объяснила, что это от воды. А также объяснила и про канарейку: до чего я был несообразителен!.. И вот среди разговора взгляды наши встретились, между нами пробежала
искра, подобная электрической, и я
почувствовал, что влюбился сразу — пламенно и бесповоротно.
Но все-таки я
чувствовал себя плохо: мне все мерещился гроб с воробьем, серые, скрюченные лапки и жалобно торчавший вверх восковой его нос, а вокруг — неустанное мелькание разноцветных
искр, как будто хочет вспыхнуть радуга — и не может. Гроб расширялся, когти птицы росли, тянулись вверх и дрожали, оживая.
А Илья
чувствовал, что слова Павла точно
искры высекают из его сердца, они зажгли в его груди то тёмное и противоречивое, что всегда беспокоило его.
— Греби, греби… Загребывай, проходящий, поглубже, не спи! — говорит он лениво, а сам вяло тычет шестом с расстановкой и с прежним уныло-апатичным видом. По ходу парома мы
чувствуем, что теперь его шест мало помогает нашим веслам. Критическая минута, когда Тюлин был на высоте своего признанного перевознического таланта, миновала, и
искра в глазах Тюлина угасла вместе с опасностью.
Чувство индивидуально: я
чувствую, другой нет — оба правы; доказательств не нужно, да они и невозможны; если б была
искра любви к истине в самом деле, разумеется, ее не решились бы провести под каудинские фуркулы чувств, фантазий и капризов.
Потом, когда установились наши дружеские отношения и я
чувствовал, что ты ласкова ко мне, что есть в нашей дружбе маленькая
искра чего-то большего, чем дружба, я был уже почти счастлив.
Сделав несколько хороших глотков из темной плоской посудины, Пэд
почувствовал себя сидящим в котле или в паровой топке. Песок немилосердно жег тело сквозь кожаные штаны, небо роняло на голову горячие плиты, каждый удар их звенел в ушах подобно большому гонгу; невидимые пружины начали развертываться в мозгу, пылавшем от такой выпивки, снопами
искр, прыгавших на песке и бирюзе бухты; далекий горизонт моря покачивался, нетрезвый, как Пэд, его судорожные движения казались размахами огромной небесной челюсти.
Только снаружи слышался ровный гул, как будто кто-то огромный шагал от времени до времени по окованной морозом земле. Земля глухо гудела и смолкала до нового удара… Удары эти становились все чаще и продолжительнее. По временам наша избушка тоже как будто начинала вздрагивать, и внутренность ее гудела, точно пустой ящик под ветром. Тогда, несмотря на шубы, я
чувствовал, как по полу тянет холодная струя, от которой внезапно сильнее разгорался огонь и
искры вылетали гуще в камин.
Но и для нас проходит время надгробных речей по России, и мы говорим с вами: «В этой мысли таится
искра жизни». Вы угадали ее, эту
искру, силою вашей любви; но мы, мы ее видим, мы ее
чувствуем. Эту
искру не потушат ни потоки крови, ни сибирские льды, ни духота рудников и тюрем. Пусть разгорается она под золою! Холодное, мертвящее дуновение, которым веет от Европы, может ее погасить.
Только тогда и радостно умирать, когда устанешь от своей отделенности от мира, когда
почувствуешь весь ужас отделенности и радость если не соединения со всем, то хотя бы выхода из тюрьмы здешней отделенности, где только изредка общаешься с людьми перелетающими
искрами любви. Так хочется сказать: — Довольно этой клетки. Дай другого, более свойственного моей душе, отношения к миру. — И я знаю, что смерть даст мне его. А меня в виде утешения уверяют, что и там я буду личностью.
Новые массы, новые живые реки людей отовсюду стремились навстречу государю. Весть о том, что он сам здесь же, на пожаре, вместе со всем народом, как электрическая
искра, пробегала в массах, и крики «ура» оглашали воздух за версту и более расстояния от того места, где находился царь. Там его не видели, но
чувствовали его присутствие.
Съели вы ее кусочек с лучком и с горчичным соусом, сейчас же, благодетель мой, пока еще
чувствуете в животе
искры, кушайте икру саму по себе или, ежели желаете, с лимончиком, потом простой редьки с солью, потом опять селедки, но всего лучше, благодетель, рыжики соленые, ежели их изрезать мелко, как икру, и, понимаете ли, с луком, с прованским маслом… объедение!
Глядя на нее, он
чувствовал, что почти лишается свободы воли, и кроме того, по его телу разливалась какая-то сладкая истома, лишающая сил, в виски стучала приливавшая к голове кровь, по позвоночнику то и дело как бы пробегала электрическая
искра и ударяла в нижнюю часть затылка.
А для чего? Для чего хранила его судьба? Не для того же, чтобы стать захребетником Строгановых и скоротать свой век в этой высокой просторной избе, издали изнывая по красавице-девушке, впервые заронившей в сердце
искру любви, которая день ото дня,
чувствует он, разгорается ярким пламенем, сжигает его всего, места он не находит нигде.
— Брат Григорий, — начал Чурчило после продолжительной паузы. — Всякий, кто
чувствует в себе
искру чего-то… небесного… как бы это пояснить… я не красноглаголист, я прямо скажу: кто называется человеком, у того и тут должно быть человеческое.
— Брат Григорий, — начал Чурчила после продолжительной паузы. — Всякий, кто
чувствует в себе
искру чего-то… небесного… как бы это пояснить… я красноглаголить не умею, а прямо скажу: кто называется человеком, у того и тут должно быть человеческое.
Добрый Федор был тронут слезными просьбами жены своей. Он ласково взглянул на нее, обнял ее, и уста их слились в один долгий, жаркий поцелуй… В ту же минуту она рукою искала его сердца по биению. Вдруг какая-то острая, огненная
искра проникла в сердце Федора; он
почувствовал и боль, и приятное томление. Катруся припала к его сердцу, прильнула к нему губами; и между тем, как Федор истаивал в неге какого-то роскошного усыпления, Катруся, ласкаясь, спросила у него: «Сладко ли так засыпать?»
— Мщение! — вскричал Владимир, разбив свои гусли. — На что вы мне теперь? Вы не выражаете того, что я
чувствую. Мщение! — сказал он Немому, расставаясь с ним и пожав ему руку пожатием, в котором теплилась последняя
искра любви к ближнему. Добрый Немой, не понимая его, с жалостию смотрел на него, как на больного, которого он не имел средств излечить, крепко его обнял и проводил со слезами. После него и Немой остался на мызе круглою сиротою!..
Настала такая невозмутимая тишина, что я слышал и свой собственный пульс внутри себя и свое дыхание: оно как-то шумит, как сено, а если сильно вздохнуть, то точно электрическая
искра тихо пощелкивает в невыносимо разреженном морозном воздухе, таком сухом и таком холодном, что даже мои волосы на бороде насквозь промерзли, кололись, как проволоки, и ломались; я даже сейчас
чувствую озноб при этом воспоминании, которому всегда помогают мои с той поры испорченные ноги.
Что думал он в эти последние свои минуты, когда, снова закрыв глаза, он летел безбрежно, не
чувствуя и не зная ни единого знака, который означал бы преграду? Чем был в сознании своем? Человеческой звездою, вероятно; странной человеческой звездою, стремящейся от земли, сеющей
искры и свет на своем огненном и страшном пути; вот чем был он и его мысли в эти последние минуты.
От мысли, что он отравился, его бросило и в холод и в жар. Что яд был действительно принят, свидетельствовали, кроме запаха в комнате, жжение во рту,
искры в глазах, звон колоколов в голове и колотье в желудке.
Чувствуя приближение смерти и не обманывая себя напрасными надеждами, он пожелал проститься с близкими и отправился в спальню Дашеньки. (Будучи вдовым, он у себя в квартире держал вместо хозяйки свою свояченицу Дашеньку, старую деву.)